Кинофильм «Дорогие товарищи!», завоевавший спецприз жюри на Венецианском кинофестивале, в четверг вышел в русский прокат, а в пятницу сделалось понятно, что он будет претендовать от Рф на «Оскар».
Режиссер Андрей Кончаловский экранизировал действия 1962 года в Новочеркасске, где были расстреляны русские граждане, возмутившиеся увеличением цен и низкими зарплатами. Он поблагодарил Русский оскаровский комитет за признание и оценку, но усомнился в том, что за рубежом ленту и противоречия жизни того поколения сумеют осознать и прочуять. «Собеседник» вызнал у режиссера, почему так.
Не будет у нас Швейцарии
– Андрей Сергеевич, в Венеции вы произнесли журналистам: «Развенчание культа личности — это нехорошее решение Хрущева». И еще: «Хрущев кинул коммунизм». Сейчас вы сомневаетесь, что америкосы верно усвоют и прочуят ваш кинофильм. Но «Дорогие товарищи!», если гласить весьма грубо, это все-же антисоветский кинофильм. Удар в нем далековато не только лишь по Хрущеву. Как это все соотносится?
– Когда вы гласите «антисоветский», вы весьма сужаете. Поэтому что тогда можно сказать, что «Собачье сердечко», и совершенно творчество Булгакова, все творчество Платонова антисоветское. А они просто живописцы. И лицезреют то, что весьма отлично лицезрел, к примеру, Горьковатый. Те страхи, которыми сопровождалось установление новейшего страны.
– Потому я обмолвился, что утрирую.
– Этот кинофильм изготовлен русским человеком. Я – русский человек, продукт русской системы. Что касается Хрущева, когда я это гласил, я имел в виду, что он выручал свою шкуру. И героиня (Юлии Высоцкой. – К.Б.) в кинофильме о этом гласит. А само развенчание культа личности не привело к установлению справедливости. Китайцам вот удалось перестроить свою систему из твердого военного коммунизма в открытое правительство с элементами капитализма, с твердым контролем компартии, не разрушая культа личности Мао Дзэдуна.
Ошибка Хрущева была приемлимо фермерской: «Это не мы повинны, это вот он повинет!» При всем этом Хрущев через четыре года мог сказать: «Не запамятовывайте, мы тоже умеем сажать». Если б он был мудрее, он не валил бы все на Сталина, а просто стал бы возвращать невинного осужденных и реабилитировать невинно казненных. Другими словами восстанавливать справедливость. Но он жутко страшился, что его привлекут за его собственные злодеяния, совершенные в прежние годы, потому свалил всю вину на вождя.
Гласить, что я антисоветский, некорректно, но я и не сталинист. Я просто российский человек, живописец, который пробует осознать закономерности развития русского общества.
– И каковы они?
– Сейчас мы находимся в том же положении, что и 30, и 40, и 70 годов назад. Мы не сделали в нашем государстве бизнесмена и частника. Мы не сделали буржуя – другими словами личность, которая, владея деньгами, начинает биться за политическую независимость.
Все влиятельные люди у нас политически полностью зависимы. Как они желают независимости, они теряют средства, если не свободу.
– А это неувязка этих людей либо это вопросец к власти?
– Власть — это отражение сознания. Как произнес глубочайший историк Булдаков, «российский люд все равно создаст ту систему власти, которую он считает себе применимой». А российское сознание как и раньше в базе собственной крестьянское. Оно не сделалось фермерским. Вот если б наш мужчина стал фермером, как в Финляндии, либо даже в Польше, то, быть может, у нас было бы другое правительство.
1-ый признак крестьянского сознания – весьма узенький круг доверия. Банки не веруют вкладчикам, вкладчики не веруют банкам. Бюрократы не веруют ни друг дружке, ни народу, а люд – бюрократам. Возвышение соседа воспринимается как угроза собственному благополучию. Попадая в город, 1-ое, что задумывается крестьянин, – вроде бы кого облапошить. Потому не будет у нас Швейцарии, у нас заместо буржуазии возникает олигархат.
Крестьянское сознание и в Кремле, и в Думе, и в любом банке, оно пронизывает нашу страну. Но когда я о этом говорю, на меня глядят как на безумного.
Лишь Сталин сообразил российского мужчины
– Ваши выражения за крайние лет 10-15 перетерпели конфигурации. Судя по неким вашим киноработам вроде «Белоснежных ночей почтальона Тряпицына» либо «Человека неунывающего», можно прийти к выводу, что вы пытаетесь оторваться от Садового кольца и исследуете человека русской глубинки. Этот опыт общения с провинцией как-то воздействовал на ваше сегодняшнее миропонимание?
– Нет, не воздействовал, поэтому что я себя чувствую в глубинке полностью комфортно. Со всеми можно отыскать общий язык – и с почтальоном, и с братком. У всех свои понятия. И по сиим понятиям живет российский человек, в том числе вся наша элита. Естественно, я меняю свои представления, но понимаю, что в русский период никто еще в нашей стране, быть может, кроме Сталина, не сообразил российского мужчины. В этом нет никакой снисходительности. Это необходимо осознать и относиться как к данности.
Я думаю, что у Путина, когда он приходил во власть, были наиболее идеалистические представления о том, что он в состоянии сделать. Естественно, он знал, как гласить по понятиям, отлично осознавал улицу. Но когда он оказался на верхушке власти и люд ему делегировал всю власть (а это свойство крестьянского сознания: «мы для тебя делегирует всю власть, а ты уж похлопочи о нас»), то медлительно начал осознавать, в которой мир он попал, что набирающий силу олигархат будет медлительно корректировать его способности. И управлять сиим не так просто, как хотелось бы.
Считанные ученые люди пробовали осознать российский культурный геном – Ключевский, Струве, Булдаков, Ахиезер. Когда я говорю, о том, что нужно редактировать этот культурный геном, в ответ мне кивают головой, но глаза как-то мутнеют: «что этот человек имеет в виду?» Да просто система ценностей в Рф осталась буквально таковой же, какой она была до отмены крепостного права. То, что в русский период робко называлось «национальные индивидуальности», поменять так же тяжело, как озеленить пустыню либо пустить воду по высохшему руслу реки.
– Вас это разочаровывает либо вы это просто принимаете как данность?
– Как может разочаровывать нехорошая погода либо затмение луны?
– Ну… Может.
– Может, но вы же осознаете, что вы ничего с сиим не сделаете, не владея научным осознанием, какими средствами можно изменять национальную ментальность.
– Если сознание недозволено поменять, означает, нам нужен лишь Сталин?
– Нет, Сталин сделал свое дело. Сделал потрясающей силы правительство. Но сейчас сталинские способы работать не будут, поэтому что уничтожена безграмотность и существует доступ к мировой инфы.
В сердечко Ленин и Христос
– Действия 1962 года тоже были засекречены, и в вашем кинофильме уделяется много внимания тому, как с обитателей всего городка брали подписки о неразглашении. Считаете ли вы рвение все засекречивать главной ошибкой русского режима?
– Я не понимаю, ошибка ли это. Основная задачка власти – удержать власть, и она постоянно будет воспользоваться для этого хоть какими средствами, включая цензуру. Сейчас есть полный доступ к инфы, а цензуру можно обойти тысячью путей, но я при всем этом не вижу головного – чтоб это меняло систему ценностей.
– В «Дорогих товарищах!» героиня Юлии Высоцкой – партработница старенькой закалки, сталинистка, а ее дочь просит свободы и прав, в том числе политических. Для вас лично кто из их поближе?
– Там еще есть 3-ий персонаж – дед из поколения расказаченных (надевающий в разгар событий дореволюционные ордена. – К.Б.). Это люди 3-х различных эпох, и они мне все нескончаемо дороги. Мне хотелось их обожать, невзирая на их заблуждения. Заблуждения ведь не только лишь у деда либо у мамы, заблуждения и у дочки.
В этом и есть смысл художественного подхода: я бы не желал давать зрителю рецепты, я желал бы, чтоб зритель остался в смятении. Нет не плохих и нехороших, все сразу и отличные, и нехорошие.
– А есть еще персонаж – гэбист. В вашем кинофильме, понятно, без госбезопасности никуда, но я увидел, что в русском кино в крайнее время образ русского гэбиста весьма популярен. С чем это соединено?
– Во-1-х, это силовая структура, у которой в русские годы были сакральные черты. У жандармов такового не было. Жандармов вытерпеть не могли, а гэбистов страшились. Это различные вещи. Во времена королевские был ужас Божий, а ужаса Кесарева было не много. Опосля революции ужас Божий был уничтожен, но появился ужас Кесарев, ужас страны. Так и появился хомо советикус – русский человек с ограниченным видением жизни, но абсолютной убежденностью, время от времени сознательной, время от времени насильно внедренной, что мы строим коммунизм.
Я помню, как в 1950-е годы прогуливался в церковь. Тогда она была нелегальной, и потому для меня, комсомольца, был в этом запах чего-то утраченного. Там стояли дружинники и молодежь в церковь не пускали. А я воспользовался студенческим билетом ВГИКа, гласил: «Я режиссер, ищу типажи». – «Ну, проходи». Рядом со мной стоял мужичок, у него на груди была октябрятская звездочка – значок с небольшим кучерявым Лениным. Он стоял, крестился. Говорю: «А вот у тебя Ленин на груди…». Отвечает: «Ага. У меня в сердечко и Ленин, и Христос». Вот это в российском жанре.
Чекист – он ведь тоже противоречивый. Осознает, что происходит насилие. Но гласит: «А что можно поделать?» Даже генерал КГБ, человек совершенно уж закаленный, констатирует: «У нас социализм – тоже муниципальная потаенна». Героиня тоже принять этих противоречий не может, но что она в состоянии сделать?
– Выходит, с беспощадной тоталитарной системой ничего недозволено создать, а основное, исходя из ваших слов, и не надо ничего созодать?
– Я не революционер. Я согласен с теми, кто гласит, что у Рф величавое будущее, что российские люди – цивилизация, которая не опасается погибели, когда дело доходит до Родины. Чтоб что-то поменять, нужно поставить диагноз. Пока что неважно какая власть вылечивала или отрезанием какого-то органа, или применением суровых хим препаратов. Чтоб что-то созодать, поначалу необходимо осознать, как поменять систему государственных ценностей.
Крестьянское сознание не воспринимает либеральной демократии. Необходимо сделать систему образования, которая воспитала бы 1-ое поколение не потребителей, а ответственных людей.
Пока это совершенно не воспитывается в российском человеке. Диагноз не поставлен, поэтому исцеление впустую.
Никита – большенный дядя, но драчун
– Ваша супруга Юлия Высоцкая, сыгравшая главную роль, родилась как раз в Новочеркасске. Это как-то воздействовало на ваше желание сделать кинофильм про действия в этом городке?
– Естественно, сам Бог повелел! Остальным сложнее дался бы таковой говор и интонации. А ей «гхэкать» ничего не стоит. Но совершенно, я написал эту роль для нее, видя, как она может совладать со сложнейшими катастрофическими ролями типа Антигоны.
– Быть может, семья Юлии как-то была связана с событиями, очевидцы остались?
– 62-й год… Истинные очевидцы катастрофы все скончались. Ну и не нужно забывать, как им помыли мозги, когда взяли подписку у всего городка. В подписке угрожали прямо до «высшей меры», потому они вправду старались все запамятовать. А родителей Юли выручило то, что они жили мало в другом районе городка.
– С братом Никитой Сергеевичем вы, естественно, общаетесь. Много событий вокруг него происходит. Вот «Бесогона» не стали демонстрировать на госТВ. Вы смотрите за сиим?
– Естественно смотрю. Он к этому относится с конкретным характером, это его бойцовский нрав – непременно обосновать свою правоту. Он в этом смысле драчун.
Анлрей Кончаловский и Никита Михалков // Фото: Global Look Press
– На данный момент период, когда вы осознаете друг дружку? И были ли периоды, когда вы соображали друг дружку меньше?
– Естественно. Когда я был наиболее вовлечен в политические процессы, участвовал в дебатах и обсуждениях, у нас с ним были определенного рода расхождения. Но я сообразил, что политика это не мое и что мне лучше свою энергию попробовать навести в то русло, в каком я себя чувствую наиболее свободно, другими словами в кино, в театр. В режиссуру. На данный момент у нас с ним конфликтов не быть может, я с энтузиазмом смотрю за тем, что он гласит.
С какими-то вещами могу не соглашаться и его предупреждать, но переработать же человека нереально. Он тоже уже большенный дядя, с большим корпусом собственных работ. Осознаете, он не попросту политический комментатор либо журналист, он живописец. Какие-то работы весьма удачные, какие-то наименее удачные. В публицистике он не попросту воздух сотрясает. Я принимаю его таковым, какой он есть. Как восход солнца.
О гречке, голоде и любви
– В весеннюю пору я поглядел ваше выступление в Сколково. Это уже была 1-ая волна коронавируса, все были им испуганы. И вы там предсказали нам всем голод. По последней мере стращали наших престижных менеджеров, что через три месяца он может придти. Голода, слава Богу, не было. Ошибка в прогнозе либо что-то в мире в наилучшую сторону поменялось?
– Мне кажется, я не гласил про три месяца. Но я до сего времени считаю, что ситуация непростая. Ведь коронавирус – это лишь высшая часть айсберга. Мир подступает к ситуации новейшего экономического уклада, где Америка перестает быть абсолютным денежным гегемоном. И не поэтому, что они в чем либо ошибаются, просто целая система приходит в упадок по определенным причинам. Мир приходит в движение, столько происходит конфигураций… И мне кажется, что эти конфигурации могут привести к взрыву. Я не убежден в этом, но могут. Как к наиболее суровому столкновению меж различными государствами и системами, так и к столкновению людской цивилизации с природой.
Не мной предсказано, что уже через 50 лет зона экватора будет не адаптирована для жизни. На юге Индии и на юге Бангладеш уже появляются места, где температура больше 50 градусов, а влажность 98%. Человек в этих критериях выжить не в состоянии. А если при всем этом жадность будет как и раньше гнаться за властью, естественно, голод не исключен. Не понимаю, в моем ли поколении, но уж в поколении моих внуков буквально.
– Продуктами запасаетесь?
– Да, запасаюсь. Российский продукт в этом смысле весьма благодатный – это гречка.
– Вы в тренде, Андрей Сергеевич! А конкретно коронавирус как затронул вас в плане бытовом и, быть может, философском?
– Мне грех сетовать, я повсевременно живу за городом, под Москвой. Мы прожили тут с Юлей фактически все это время. В Москве – лишь по необходимости, и вот съездили в Италию, в Венецию. Мы имели все это время возможность разговаривать вместе и с детками, что весьма принципиально. Нередко мы не общаемся с родными и с возлюбленными, поэтому что заняты карьерой и кое-чем еще. Юля тоже работает дома: продолжает снимать свои программки. А я пишу.
Изоляция для меня не была таковым испытанием личных отношений, какое быть может в городке, в особенности у людей, живущих в стесненных обстоятельствах. Не тайна, что большая часть москвичей теснится: им весьма тяжело уединиться так, чтоб никто не отыскал. Я до сего времени сижу в изоляции и со студентами общаюсь лишь через Zoom.
– А болдинская осень вас посетила? Вдохновение?
– Вдохновение зависит от тех людей, которые тебя обожают. Когда живешь с людьми, которые тебя обожают и которых любишь ты, то и вдохновение приходит.
Источник: